До войны я хотела эмигрировать. Я постоянно об этом говорила, планировала, да и последние годы перед войной я мало проводила в Украине. Потом пришла война. И вот то, что не даёт лично мне эмигрировать так это стыд, перед всеми теми, кто положил свою голову за мечту о другой стране. А ещё вот такие воспоминания, и ответственность перед детьми погибших. 

Все пройдет.

И хорошее и плохое – так гласит притча о царе Соломоне.

“Все пройдет, и так будет не всегда”- твердила я себе, в самые сложные моменты войны. “И это пройдет” – повторяла как мантру, когда было больно даже выть.  Выть от безысходности. Выть от боли. Когда слушаешь официальные цифры потерь, и тебе дурно, но ты ведь знаешь, что это не все погибшие.  Когда видишь очередную фотографию павшего воина в интернете и листаешь, не потому что безразлично, а потому, что безумно больно.  Еще один. Еще одна любящая женщина или девушка дома. Не рожденные дети. Убитая горем мать. 
Как много боли за эти два года. 

В какой- то момент, наверное это защитная реакция психики, в пучине сплошной боли, при огромных потерях, ты учишься делать все на автомате: покупать мешки для трупов, созваниваться с матерями, волонтерами, искать тела, искать доноров, медикаменты, смотреть как прилетает санитарный вертолет и считать: 3 без сознания, четверо на своих ногах- уже хорошо, пятеро на носилках, но в сознании.  Быстро записываешь под диктовку какие медикаменты нужны, куда-то бежишь, сидишь в ординаторской у хирургов в час ночи и записываешь, что нужно на завтра, и слушаешь их вердикты : “осколок в мозге, не знаем, вытянем ли” Все на автомате, только плачешь сильно когда остаешься одна и твердишь: ” все пройдет, так будет не всегда”.  Наверное это хорошо, что в какой- то момент смерть и боль начинаешь воспринимать, как через панцирь.  Наверное так было и у тех ребят – пограничников, которые лежа на разных каталках, в час ночи в приемном отделении госпиталя, спорили, их командира сначала разорвало, а потом он сгорел, или он сгорел перед тем как его разорвало. А рядом сидевший с ним парень остался жив, и все твердил : “разорвало, я видел”.  И стеклянные глаза, как в тумане. И крик, в трубку телефона матери, которой говоришь, что тела ее ребенка в морге.  Нет ничего страшнее этого крика. Крика матери, которая осознает что сына нет.